Перед всероссийским разгромом 1905 года, в августе 1904 года в ... Оптиной произошло событие, важность которого была по достоинству оценена внимательными.
Дело было так. В начале каникул лета того года в Оптину пустынь к настоятелю и старцам явился некий студент одной из Духовных академий, кандидат прав университета. Привез он с собою от своего ректора письмо, в котором, рекомендуя подателя, о. ректор (преосвященный) просит начальство пустыни дать ему возможность и указания к деятельному прохождению монашеского послушания во все его каникулярное время.
читать дальшеАспирант монашеского подвига был принят по-оптински — радушно и ласково. Отвели ему номерок в гостинице, где странноприимная, а послушание дали то, через которое, как чрез начальный искус, Оптинские старцы проводят всякого, кто бы ни пришел поступать к ним в обитель, какого бы звания или образования он ни был: на кухне чистить картошку и мыть посуду.
Так как у нового добровольца-послушника оказался голос и некоторое умение петь, то ему было дано и еще послушание — петь на правом клиросе. Оптинские церковные службы очень продолжительны, и круг ежедневного монастырского богослужения обнимает собою и утро, и полдень, и вечер, и большую часть ночи: чистить картошку и посещать клиросное послушание — это такой труд, добросовестное исполнение которого под силу только молодому, крепкому организму и хорошо дисциплинированной воле, одушевленной к тому же ревностью служения и любви к Богу.
Но этого труда ученому послушнику показалось недостаточно, и он самовольно (по-монастырски — самочинно) наложил на себя сугубый молитвенный подвиг: стал молиться по ночам в такое время, которое даже и совершенным положено для отдохновения утружденной плоти.
Это было замечено гостинником той гостиницы, где была отведена келья академисту; пришел он к настоятелю и говорит: — Академист-то что-то больно в подвиг ударился: по ночам не спит, все молится; а теперь так стал молиться, что послушать — страшно становится: охает, вздыхает, об пол лбом колотится, в грудь себя бьет.
Призвали старцы академиста, говорят: — Так нельзя самочинничать: этак и повредиться можно, в прелесть впасть вражескую. Исполняй, что тебе благословлено, а на большее не простирайся.
Но усердного не по разуму подвижника, да еще ученого, остановить уже было нельзя: что, мол, понимает монашеская серость? Я все лучше их знаю!
И, действительно, узнал, — дошел до таких степеней, до каких еще никто не доходил из коренных подвижников Оптинских!..
Вскоре после старческого увещания певчими правого клироса была замечена явная ненормальность поведения академиста: он что-то совершил во время церковного пения, такое, что его с клироса отправили в монастырскую больницу; а в больнице у него сразу обнаружилось буйное умопомешательство. Пришлось его связать и посадить в особое помещение, чтобы не мог повредить ни себе, ни людям. За железной решеткой в небольшом окне, за крепкой дверью и запором и заключили до времени помешанного, а тем временем дали о нем знать в его академию.
Событие это произошло 1 августа 1904 года, а 2 августа оно разрешилось такой катастрофой, о какой не только Оптина пустынь, но и Церковь русская не слыхивала, кажется, от дней своего основания.
Во Введенском храме (летний оптинский собор) шла утреня. Служил иеромонах о. Палладий, человек лет средних, высокой духовной настроенности и богатырской физической силы. На клиросах пели «Честнейшую Херувим»; о. Палладий ходил с каждением по церкви и находился в самом отдаленном от алтаря месте храма. Алтарь был пуст, даже очередной пономарь, и тот куда-то вышел. В церкви народу было много, так как большая часть братии говела, да было немало говельщиков и из мирских богомольцев...
Вдруг в раскрытые западные врата храма степенно и важно вошел некто совершенно голый. У самой входной двери этой, с левой стороны, стоит ктиторский ящик, и за ним находилось двое или трое полных силы молодых монахов; в трапезной — монахи и мирские; то же и в самом храме. На всех нашел такой столбняк, что никто, как прикованный, не мог сдвинуться с места... Так же важно, той же величественною походкой голый человек прошел мимо всех богомольцев, подошел к иконе Казанской Божией Матери, что за правым клиросом, истово перекрестился, сделал перед нею поклон, направо и налево, по-монашески, отвесил поклоны молящимся и вступил на правый клирос. И во все это время, занявшее не менее двух-трех минут, показавшихся очевидцам, вероятно, вечностью, никто в храме не пошевельнулся, точно силой какой удержанные на месте.
Не то было на клиросе, когда на него вступил голый: как осенние сухие листья под порывом вихря, клирошане — все взрослые монахи — рассыпались в разные стороны, один даже под скамейку забился, — гонимые паническим страхом.
И тут во мгновение ока голый человек подскочил к царским вратам, сильным ударом распахнул обе их половинки, одним прыжком вскочил на престол, схватил с него крест и Евангелие, сбросил их на пол далеко в сторону и встал во весь рост на престоле, лицом к молящимся, подняв кверху обе руки, как некто, кто «в храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога...» (2 Сол. 2,4). Мудрые из Оптинских подвижников так это и поняли.
Этот голый человек был тот самый академист, что, вопреки воле старцев и без их благословения, затеял самовольно подвижничать и впал в состояние омрачения души, которое духовно именуется прелестию...
Тут сразу как точно кандалы спали с монахов — все разом бросились на новоявленного бога, и не прошло секунды, как уже он лежал у подножия престола, связанный по рукам и ногам, с окровавленными руками от порезов стеклом, когда он выламывал железную решетку и стеклянную раму своего заключения, и с такой сатанинской, иронически злой усмешкой на устах, что нельзя было на него смотреть без тайного ужаса.
Одного монаха он чуть было не убил, хватив его по виску тяжелым крестом со мощами; но Господь отвел удар, и он только поверхностно скользнул, как контузия, по покрову височной кости. Он ударил того же монаха вторично кулаком по ребрам, и след этого удара, в виде углубления в боку, у монаха этого остался виден и доселе.
Когда прельщенного академиста вновь водворили в его келью, где, казалось, он был так крепко заперт, он сразу пришел в себя, заговорил, как здоровый...
— Что было с вами? — спросили его. — Помните ли, что вы наделали?
— Помню, — ответил он, — все хорошо помню. Мне это надо было сделать: я слышал голос, который повелевал мне это совершить, и горе было бы мне, если бы я не повиновался этому повелению... Когда, разломав раму и решетку в своем заключении и скинув с себя белье, я, нагой, как новый Адам, уже не стыдящийся наготы своей, шел исполнить послушание «невидимому», я вновь услыхал тот же голос, мне говорящий: «Иди скорее, торопись, а то будет поздно!». Я исполнил только долг свой перед пославшим меня.
Так объяснил свое деяние новейший Адам, сотворивший волю пославшего его отца лжи и духовной гордости.
Отправили прельщенного в Калугу, в Хлюстинку — больницу для душевнобольных, а оттуда его вскоре взял на свое попечение кто-то из его ближайших родственников. Дальнейшая судьба его в точности не известна. Слышно было, что он окончательно выздоровел, духовную академию оставил и служит где-то по судебному ведомству.
Когда произошло это страшное событие, повлекшее за собою временное закрытие соборного Оптинского Введенского храма и малое его освящение, то и тогда же наиболее одухотворенные из братии усматривали в нем прообраз грозного грядущего, провидя в нем все признаки предантихристова времени.
Через год с небольшим началось так называемое «освободительное движение» и дало собою яркое подтверждение тому, что в предположениях своих духоносные Оптинские отцы и братия не ошибались, что движение это прикрывает собою не одну революцию против самодержавного помазанника Божия, а и войну против Творца и Самодержца вселенной и что близится тот роковой день, когда должен явиться «презренный» пророка Даниила, который при общем столбняке власть имущих и параличе власти прекратит ежедневную жертву, поставит мерзость запустения на криле святилища и... окончательная, предопределенная гибель постигнет опустошителя...
Есть в Оптиной некий монах из священнослужителей, нравом препростой, благоговейный и богобоязненный. Сказывали мне про него кое-кто из братий, что за сколько-то времени до этого знаменательного события ему виделся в алтаре Введенского храма, на престоле, некто без малейшего признака на нем какого-либо одеяния.
— Вот искушение-то, — говорил этот священнослужитель, — как только моя чреда, вхожу в алтарь, а там голый на престоле.
Мало только кто верил словам этого раба Божия... Много ли найдется и из читателей моих таких, кто станет на мою точку зрения в рассуждении о значении того, что 2 августа 1904 года произошло в святой Оптиной пустыни?.. Дай Бог, чтобы мое толкование оказалось неверным! А сердце тревожно, тревожно!..
Сергей Нилус. На берегу Божьей реки (часть 1).
2. Осквернение двух главных Московских храмов.
21 февраля 2012 года участницы феминистской панк-группы Pussy Riot исполнили богохульную песню перед алтарем храма Христа Спасителя, тем самым осквернив главный Кафедральный собор Москвы.
Однако если внимательно просмотреть ролик с стоп-кадрами: (www.youtube.com/watch?_openstat=shrt;sfrom;;&fe...) то можно заметить, что этот видео-клип снят не только в Храме Христа Спасителя, но и в московском Богоявленском (Елоховском) кафедральном соборе.
Сцена с гитарой и софитами была снята не в ХХС, а в Богоявленском соборе у левой стены главного предела (где в 1991 году стояла рака с вновь обретенными мощами прп. Серафима Саровского): cs5720.vk.com/u59667621/153296629/z_aa5c17e4.jp...
Съемки в Богоявленском соборе велись тайно и ночью! Таким образом посредством этих отвратительных женщин были осквернены ДВА храма: один явно, а другой тайно.
inok-arkadiy.livejournal.com/196922.html
@темы: историческая справка, антиклерикальная атака, христианофобия
-
-
27.02.2012 в 09:59Нилуса читала. Очень его книги нравятся...
-
-
27.02.2012 в 12:52-
-
27.02.2012 в 17:03